Персональный сайт Red Rose - Литературный салон






Литературный салон
Приветствую Вас, Гость.
Текущая дата: Пятница, 2024-04-19, 10:23 AM

Тут будет любая ваша информация...

Изменить этот текст можно в панели управления, раздел "Управление дизайном".


Содержание

Эль Дальмар     Там,в сентябре...

Эль Дальмар    Когда падают звёзды

Эль Дальмар    Вселенский и домовой.

Эль Дальмар    Есть многое на свете...

    

    

    

    


Easy Free Borders from TagBot Borders


Эль Дальмар

Там, в сентябре...

Заповедник Сказок


Август выдался жарким, как никогда.
Просыпаясь, люди с надеждой смотрели в ясное небо - но ни облачка не омрачало леденцовую лазурь. Даже ночь не приносила прохлады - лишь намёк на прохладу, лишь робкое дуновение ветерка вместо бодрящей свежести, лишь краткая передышка перед очередным душным днём.
А всё оттого, что я перестала писать письма дождю. Я писала всю весну и начало лета, выкладывая буквами замысловатые узоры на листьях, сорванных с кустов сирени; однажды я попробовала писать на жасминовых листьях, но жасминовый дождь был не таким нарядным, нет, не таким! Если вы хотите, чтобы дождь был серебристым, сверкающим, с нежным лиловым оттенком - пишите ему письма только на листьях сирени!
Я пробиралась в дальний конец парка, туда, где над обрывом высилась маленькая белая беседка с ажурными перилами. Если взобраться на перила, одной рукой держась за колонну, а другой осторожно достать из кармана тугие тёмно-зелёные листья и подкинуть вверх - ветер непременно подхватит послание, а на рассвете непременно пойдёт дождь. Такой, как я люблю - серебристо-сиреневый, шумный, щедрый.
Но даже дождю иногда нужно отдохнуть, верно? - и побыть наедине с собой...

В полдень город пустел - всё живое пряталось от беспощадных лучей.
Лишь ближе к вечеру, когда багровое солнце устало цеплялось за крыши домов, город понемногу оживал. Привычный шум выплёскивался из окон на перекрёстки, в маленьких кафешках звенели музыка и смех, странные, непонятные возгласы порхали вокруг, отталкиваясь от стен прижавщихся друг к другу домов, переплетаясь, рассыпаясь с неслышным звоном, затихая.
Горбатые мощеные улочки звали меня за собой; мы с городом кружили сквозь переплетения ажурных теней, дрожащих в распаренном оранжевом мареве, сквозь неясный шёпот пыльной листвы, сквозь гомон одуревших от жары птиц и разноголосицу привычных звуков. Город, соскучившись за день, торопливо рассказывал новые истории, а я успокаивающе поглаживала его по разогретым перилам мостов: не беспокойся, я соберу их все, бережно, до крупинки, ни одна не пропадёт! Город взволнованно окутывался сиреневой дымкой сумерек - ты же никому не расскажешь? всё-таки тайны... Не волнуйся, смеялась я, и смех отскакивал стеклянными шариками от пустынной мостовой; ты же знаешь, что разговариваю я только с тобой - люди боятся меня и обходят стороной. Я ведь сумасшедшая. Городу нужен свой сумашедший, шептали фонари, подслеповато подмигивая, городу ведь тоже нужно с кем-то поговорить...
А зеленщик? - удивлялась я.

Он приходит каждую неделю, по средам, в начале дня. Всегда в низко надвинутом капюшоне - я не видела его лица, не знала имени; возможно, повар наш знал его, говорили, что он из соседнего аббатства.
Впрочем, это было неважно.
Поклонившись, он протягивает мне плетёную корзинку, наполненную салатом и травами.
Улыбаясь, я перебираю свежие листья, подыскивая в уме числа: вот на этом крупном листе можно написать большое число, и тогда случится большая радость - быть может, Летисия, внучка кормилицы, выйдет замуж за сына архивария - я видела вчера ночью, как они шептались возле розария, Летисия негромко смеялась, пугливо оглядываясь, а кавалер пылко прижимал к губам её тонкие пальцы.
А на небольших листьях уютно поместятся узоры из маленьких счастливых чисел, ведь маленькая радость - тоже хорошо!
Я поднимаю глаза, чтобы поблагодарить - но высокая худощавая фигура уже мелькает вдали на тропинке, расчерченной солнечными пятнами.
И снова, как всегда, я огорчаюсь, что опять не успела, опять не нашла слов...
Ведь он наверняка знает о том, чего не знаю, о чём не догадываюсь я. О сумеречных слонах, проплывающих два раза в неделю через сад; об испуганном фениксе и истосковавшейся по огню саламандре; о пророчествах; о вязком мороке невысказанных слов; об ангелах, лакомящихся ряженкой...
Ты не знаешь, спрашиваю я город, ты не знаешь, любят ли ангелы ряженку? Какие ангелы, отвечает мне гулкое эхо в переулках, посмотри, сегодня апрекарь Томас опять побил свою жену, Лиз, а всего лишь жаркое чуть подгорело, подумаешь. А маленький Дэн, ну, помнишь, что на прошлой неделе выбил стекло у бургомистра, сегодня привязал к хвосту кота консервную банку, старьёвщик Педро опять набрался в "Трёх Бегемотах", буянил, еле успокоили, а Линда снова ничего не заработала, кому нынче нужны расписные шкатулки, улеглась спать голодной, какие ангелы.
Ты не в духе, отвечаю я, просто слишком жарко, засыпай, будет новый день, лучше прежних!
Я торопливо пишу сверкающими точками на тёмном бархате ночи послание городу. До завтра, пишу я, благостных тебе снов! И осторожно, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, поднимаюсь к себе наверх.

Как-то в начале июля зеленщик принёс мне алый кленовый лист - вместо привычной корзинки с салатом.
Откуда? - удивилась я и долго водила пальцами по тонким прожилкам, всматриваясь в огневой танец. Упоительно звенели кастаньетты, звук гитары нарастал тревожным ритмом и падал внезапно до чуть слышного шёпота, метались багровые складки платья вокруг стройных ног, кольца смоляных волос обвивали тонкий стан, и хищно сверкали зубы зовущего рта, и смеющиеся глаза обещали, что не обманут, и на запрокинутой тонкой шее билась голубоватая жилка.

А сегодня - разве сегодня среда, удивилась я - он принёс мне розы.
Целую охапку, нежно-кремовых, в полураскрытых бутонах, в капельках росы.
Я замерла; не люблю срезанных цветов. Я смотрела на лепестки и листья, тронутые умиранием, как томительно медленно падают они к моим ногам из его растерянных, опущенных рук, как гулко ударяются о землю, разбрасывая сверкающие капли, прощаясь, прощаясь.
Вязкой паутиной опустилась тишина, и лишь его неспешно удаляющиеся шаги гудели набатом, звук нарастал, давя на уши до головокружения, и вдруг лопнул, сорвав меня с места.

Я бежала следом за ним, город удерживал меня, отчаянно цепляясь за платье; знакомые до последнего камня, до малейшей трещинки на мостовой
улицы петляли, прикрывая фигуру в длинном плаще насупленными спинами домов. Я бежала, сжимая в ладони высохший кленовый лист, всё ещё полыхающий алым, пусть он вернёт, пусть вернёт его в осень, что ему делать тут, в невыносимо душном августе, в моей руке, безжалостно ломающей хрупкие, ажурные края.
Задыхаясь от отчаяния, я думала - что скажу ему, когда ухвачу за рукав и он остановится, и обернёт ко мне лицо, скрытое капюшоном, да хотя бы и не скрытое, как я могу поднять на него глаза, если все слова умирают во мне, даже не родившись?!
Если я никогда, никогда не смогу догнать его.
Всегда опаздывая, всегда позади...
У причала дремал корабль с обвисшими парусами, воздух дрожал и струился, белёсое солнце старательно раглаживало морскую синь, чтобы ни складочки, ни замятинки до самого, до самого горизонта.
Он, не сбавляя шага, взошёл на палубу, и, на секунду замерев, но так и не оглянувшись, нырнул в трюм.
Море вспучилось изумрудной волной, закрывая небо, и обрушилось на пристань, оставляя на моих щеках солёные брызги.

Знает ли кто, как тяжело писать письма морю, когда дует штормовой ветер, безжалостно стирая написанное на волнах?

Меня неловко задели рыбаки, тащившие на плечах сети. Глухо пробормотав - "Что делает эта девчонка на пристани в такую жару? - Да что с неё взять, сумашедшая", - они направились к воде, раздвигая плечами застывший обжигающий воздух, ловить свою трепыхающуюся, в серебристых чешуйках, удачу.
- Здравствуйте, - выдавила я им в спины и испугалась хрипоты своего голоса. - Славный сегодня денёк, не правда ли.



Наверх


Когда падают звёзды

Заповедник Сказок


Вы спрашиваете, когда мы её подобрали? В августе. Я точно помню.
В пору звездопада.
Быть может, господа, вам некогда смотреть на звёздное небо, я понимаю. Работа. А я очень часто сижу на козлах, подменяя Пако. Пако - наш акробат, ему ведь нужно отдыхать, особенно после выступления. Быть акробатом вовсе не лёгкое дело, господа - даже если вам всего двадцать. Тренировки, тренировки. Публика любит новые трюки, им только и подавай что-нибудь свеженькое да опасное. Нервы пощекотать. А я стар, конечно, чтобы всё время управлять повозкой, но иногда я замещаю Пако на козлах. И делаю это с удовольствием, если кости не ноют к непогоде.
Ведь чудо, как хорошо! Вокруг поля, холмы и редкие рощицы. Травы золотятся на закате, чутко отзываясь на ласку ветра, цикады поют, изредка вскрикивает потревоженная пичуга. Лошади неторопливо бредут по утоптанной дороге, в лощинах поднимается туман, мерно качается повозка - и кажется, будто плывёшь по странному призрачному морю...
Я рассказываю, господа. Рассказываю.
В тот вечер, помню, я уже нашёл место для привала - небольшая дубовая рощица у дороги; уже распряг лошадей и перекусил. Кусок хлеба и глоток вина; скудно - ну что же. Не привыкать. От нас недавно ушла Элиза, обычное дело - приглянулась мельнику с ближайшего хутора, справили свадьбу, честь по чести. Но выручка упала - публика вяло собирается на представления, если в труппе нет хорошенькой девушки, что поёт и танцует. Да и многие сценки невозможно сыграть в ограниченом составе. Даже если меня как следует загриммировать - это будет насмешка, господа, согласитесь!
Я рассказываю.
Уже собравшись залезть в повозку, где сладко посапывал Пако - он так вымотался на представлении, что сразу уснул, даже не поужинав - я вдруг задержался. Уж очень необычна была та ночь - звёзды так и сыпались! Вы видели, как осыпаются вишнёвые лепестки от порывов ветра? Вот и звёзды в ту ночь сыпались, подобно розовым лепесткам...
Я не отвлекаюсь, господа. Вы же просили рассказать, ничего не скрывая? Вот я и рассказываю...
Вдруг Агата испуганно фыркнула. Агата - это кобылка наша, трёхлеток, молода, вспыльчива. Могла просто куницы испугаться - нынче много куниц в полях развелось. Но я решил проверить, успокоить. Лошади - наши кормилицы, куда мы без их?
Обошёл повозку - и увидел.
Девочка стояла возле Агаты, обняв кобылу за шею; та положила голову ей на плечо и замерла. Я испугался - иногда Агата не подпускала к себе даже Пако. Говорю же - молода, норовиста. А тут стоит, положив голову на плечо девочки, и не шевельнётся!
Я тогда первое, что подумал - а ну зашибёт! Мало ли - взбрыкнёт невзначай, или укусит девочку, чего доброго...
Это потом я увидел, что она гораздо старше, чем показалось вначале. Девочка эта.
Лия.
Нет, это мы назвали её - Лия. Она не разговаривала. Никогда.
Хотя в ту ночь я мог бы поклясться, что она шептала что-то на ухо лошади. Но мне могло показаться - я стар, господа. Глазами слаб. Да и ночь безлунной была - только всё небо в звёздной россыпи.
Ведьма?! Побойтесь Бога, господа! Повидал я ведьм на своём веку. Брезгливые барыньки, которые за представление бросают медный грош пальцами, унизанными кольцами. Торговки пирожками, которые выбирают для нищего самый чёрствый. Заботливые мамаши, которые отвешивают такие оплеухи своим чадам, чтобы рты не раскрывали - что у тех кровь носом идёт! А что плохого в нашем представлении, господа? У нас и разрешение от бургомистра есть, и подорожная - да вы же сами видели!
... вот то - настоящие ведьмы. А наша Лия....
Я не знаю, что в ней было такого. И красавицей её не назовёшь.
Но когда она танцевала!!!
Вы видели, как танцуют осенние листья, прежде чем опуститься на землю? А стрекозы над залитым солнцем лугом? А первые крупные снежинки? А капли дождя по лужам?...
Да что говорить!
Ей не нужна была музыка; и разве можно назвать музыкой скрип моей старой шарманки?
Музыка рождалась в танце, переплетаясь с движениями, невидимой вуалью окутывая девушку, рассыпаясь по площади хрустальными звуками - и уносилась ввысь.
Публика, замерев, не отрывала глаз от Лии - а я смотрел на людей.
И видел, как светлели лица у хмурых мастеровых, и сплетались пальцы рук у давно надоевших друг другу супругов, и вёрткие мальчишки замирали, впервые в жизни понимая, что значит красота...
Она танцевала босиком, всегда босиком! Даже по снегу. И казалось, что её маленькие нежные ступни не касаются земли...
Нет! Ну что вы, господа! Я знаком с сочинениями господина датчанина; откуда в наших краях русалки?! До моря тысячи вёрст, а реки... Сказка есть сказка, а наша Лия была настоящая, живая, тёплая... Иногда, ночами, я видел, как она плачет, запрокинув лицо к звёздам. Безмолвно; лишь слёзы срывались с пушистых ресниц, как сверкающие искры срываются с небосклона...
С наступлением холодов нас пригласил к себе господин барон. Вероятно, до него дошли слухи о чудесной девушке. Вы же знаете, как разносятся слухи по округе: стоит на одном краю долины чихнуть, а на другом уже обсуждают.
Я поначалу испугался; мы маленькие люди, и я всегда считал, что лучше держаться подальше от сильных мира сего. Простите, господа - я всего лишь старый, глупый клоун, комедиант, паяц; чего ме бояться? Отнять у меня нечего; а жизнь... я достаточно пожил. Да ведь вы же просили рассказывать всё, как есть. Ничего не скрывая.
Я и рассказываю.
Я испугался тогда; но Лия положила свою тонкую ладонь на мою руку, и я успокоился.
Нам не нужны были слова - мы понимали друг друга без слов. Как? Этого я не могу объяснить - я всего лишь старый глупый клоун. Так, как я понимаю своих лошадей - когда вижу, что они устали, или когда необходимо завернуть в кузницу.
Мы прожили в замке господина барона всю зиму. Слуги шептались, что жена господина барона неизлечима больна; я не знаю, я не лекарь. Но я видел улыбку на лице баронессы во время нашего выступления, а однажды она несмело поднялась с кресла и, сначала неуверенно, потом всё веселее и веселее закружилась в танце вместе с девушкой!
Господин барон сначала опешил, а потом зарыдал, спрятав лицо в ладонях.
Мы прожили в замке до весны. Чуть не каждый день приезжали родственники и друзья господина барона - и Лия им танцевала. А по воскресеньям, после службы, господин барон приказывал открыть ворота, и мы устраивали представления для простого люда, что стекался со всей округи.
А дальше?...
Господин барон осыпал нас милостями; лошади наши лоснились, реквизит полностью обновился, да и старую повозку сменил новенький, сделанный лучшими мастерами экипаж.
Но я чаще стал замечать следы слёз на бледных щеках Лии.
И, как только дороги очистились от снега и немного подсохли, мы собрались в путь. Я помню, каким взглядом одарила меня наша маленькая танцовщица, когда я объявил господину барону, что мы уезжаем!
Терпение, господа... мой рассказ подходит к концу.
В тот вечер Пако, наконец, пустил меня управлять экипажем.
Недели две, после того, как мы покинули замок господина барона, он сидел на козлах - а рядом с ним Лия. Они разговаривали взахлёб; нет, разумеется, говорил один Пако, то рассказывая что-то, то смеясь, то задавая вопрос, то замолкая ненадолго. Но я, засыпая на мягких тюфяках внутри, улыбался: мне казалось, что девушка отвечает ему - взглядом, улыбкой, прикосновением - как только она одна это умела.
Вот и в тот вечер Пако после представления взялся было за вожжи, но Лия мягко улыбнулась ему - и он нехотя ушёл внутрь повозки.
Она сидела со мной рядом и всё качала головой - дальше, дальше! - когда я пытался свернуть на обочину.
Уже и ночь опустилась на землю, и лошади устало косили глазом, а она всё показывала рукой вперёд - дальше, дальше!
И вдруг улыбнулась, заметив маленькую рощицу у дороги. А затем порывисто обняла меня и на секунду прижалась губами к щеке.
Да, господа, это моя вина.... не удержал. Но разве я мог?!
Я возился, распрягая лошадей, и вдруг услышал музыку.
Лия танцевала.
Она танцевала на пригорке, и я, обернувшись на звук, замер.
Ни разу не приходилось мне видеть такой радости, такого ликования!
Лия стрункой тянулась вверх, к звёздам, и музыка срывалась с её пальцев искрящимися лентами. А навстречу, с небес, к девушке тянулись голубоватые нити, окутывая её - и вот уже вместо Лии сплошной сияющий столп света медленно отрывается от земли и поднимается к звёздам...
Простите меня, господа... я стар и излишне чувствителен. Простите.
Вот и всё, что я могу рассказать вам.
Вы не верите мне? Я вижу, что не верите... но я и под пытками расскажу то же самое. Я старый глупый комедиант, и мне уже нечего бояться... Но я думаю, господа - если есть в нашем мире ведьмы и оборотни, то почему бы не быть ангелам?
Я вас прошу только об одном; если можно, господа! Когда встретите Пако, не говорите ему, что она покинула наш мир. Он ушел на рассвете, ушёл её искать. Он молод, господа, и ему невыносимо будет жить, зная, что ангелы покидают нас так рано. Прошу вас, господа, не говорите ему об этом...
Прошу вас...
Наверх
Easy Free Borders from TagBot Borders


Вселенский и домовой
Заповедник Сказок

Старый дом спал, поскрипывая половицами.
Домовой Фёдор, как обычно, сидел на крылечке и считал звёзды.
Очень ему нравилось это занятие - считать звёзды.
Фёдор набивал свою любимую вишнёвую трубку душистым табачком, закутывался в вязаный клетчатый плед - подарок бабушки, и сидел до рассвета.
Рассвет всегда наступал раньше, чем заканчивались звёзды.
Особенно много хлопот было с Млечным Путём - звёзды толпились так густо, будто в кассу за театральными билетами.
"Что же за представление там дают?" - думал Фёдор, оглядывая дымчатую извилистую ленту, протянувшуюся через всё небо.
О театре домовой знал от Призрака Оперы.
Тот как-то заглянул по случаю на огонёк - повидаться с призраком бабушки Фёдора, своей давней приятельницы. Но не застал - призрак беспокойной старушки отправился к тёплому морю погреть старческие косточки.
- Раз в сто лет такой случай выпадает - оказаться на гастролях в ваших краях, - огорчённо вздыхал Призрак Оперы, уплетая пироги с брусникой по бабушкиному рецепту, до которых очень был охочь. - Только Васильевна умела печь такие пироги!
А затем до рассвета рассказывал Фёдору о театре, о спектаклях и актёрах, и даже пел свои любимые сольные партии.
С тех пор домовой Фёдор заболел театром.
Но до столицы было далеко; да и дом, опять же, на кого оставить?
Непоседливый призрак бабушки вёл свободную жизнь: то навещал старых друзей и подружек, то грелся у моря, то подолгу наводил порядок в каком-нибудь старом заброшенном замке в горах. У Фёдора скопилась уже целая пачка открыток с красивыми видами и с кратким письмецом на обороте каждой открытки. С неизменной припиской в конце - "Не забывай пледъ, дорогой! Рассветы нынче свежи. Целую, бабушка".

Фёдор вздохнул, плотнее завернулся в плед и выпустил замысловатое колечко восьмёркой. Полюбовавшись, как тает прозрачный дымок, домовой вновь принялся за подсчёт звёзд.
- Пять триллионов триста восемьдесят шесть.....ах ты, опять сбился!
Звёзды иногда падали; Фёдор знал, что время от времени каждая звезда становится призраком и покидает свой дом, отправляясь в путешествие.
Вот и сейчас - звезда чуть левее Млечного Пути сорвалась и, прочертив ослепительную дугу, скрылась за баней в конце огорода.
И в тот же миг оттуда раздался неясный шум.
"Опять Викентий таз уронил", - нахмурившись, подумал домовой.
Викентий, старый летучий мышь, обитал в бане - там спокойнее, объяснял он Фёдору.
- Вот упрямец! - проворчал Фёдор, откладывая трубку и поднимаясь. - Сколько ему говорю - спи с комфортом! И гнездо ему свил. И салфеткой кружевной устлал. Так нет - по-старинке норовит, по-привычному, за потолок уцепившись. А стар ведь, лапы уже не те, цепкость пошаливает... вот и шлёпается со сна, шум среди ночи поднимает! А мне ходи, порядок наводи, от дела отрывайся....

- Порядок наводи, от дела отрывайся, - повторил кто-то скрипучим голосом, и Фёдор подпрыгнул от неожиданности.
- Кто там?! - сурово сдвинув мохнатые брови, строго спросил он темноту за баней.
- Я там, - ответила темнота.
- А чего прячешься? Иди сюда, поговорим!
- А не испугаешься? - осторожно осведомился голос.
- Я?! Я домовой! Меня все боятся!
- А я вселенский! Меня тоже все боятся!
И на освещённую луной дорожку из темноты шагнула нелепая тощая фигура.
- Не вижу, чего бояться надобно, - проворчал Фёдор. - Ступай сюда, ближе! А я лампу зажгу.
- Не беспокойся, - в тот же миг странная фигура оказалась рядом с крыльцом. И вокруг разлился зеленоватый свет.
- Ой, - сказал Фёдор и с размаху сел на ступеньку крыльца.
- Вот видишь.... а обещал не пугаться, - укоризненно покачал головой ночной гость.
И вдруг закрыл треугольное лицо ладонями с перепончатыми пальцами, и плечи его
мелко затряслись.
- Ох, ты.... - засуетился Фёдор. - Ты... не реви, не реви! Не корова, чай! То от неожиданности со мной испуг приключился.... Откуда ж ты такой взялся-то?! С неба свалился, что ли?... В дом пошли, пирогами угощаться! С лица воды не пить... ох ты, батюшки, упаси-сохрани! Нет, это я не тебе! Это я сам с собой! Пошли, пошли, гостем будешь!

- А я ведь мечтал артистом стать, - говорил гость, держа в трёх руках по куску пирога, а в четвёртой большую чашку чая. - Да ликом не вышел. Пришлось стать инспектором вселенским, за звёздным порядком следить...
- Тебе хорошо за порядком следить, Пафнутий - вон рук сколько! А тут с двумя попробуй, управься, - завистливо вздохнул Фёдор. И спохватился. - Артистом?!
Добрый час, подперев щеку, слушал домовой Фёдор рассказ вселенского Пафнутия. Звали его, конечно, не так - но Фёдор при всём старании не смог повторить. Этот набор звуков мог бы, вероятно, повторить пересмешник или мышь Викентий. Но Викентий с пересмешником видели десятый сон, и пришелец, махнув руками, легко согласился на "Пафнутия".
Он рассказывал о звёздах, о планетах, на которых побывал с инспекцией, о странных мирах и необычных существах. О туманных скоплениях, взрывах и чёрных дырах. И о многом другом таинственном и непостижимом...
Фёдор слушал и ахал. И немножко завидовал. Вот бы там побывать... Такая интересная у человека служба! А он мечтает быть артистом!
- Артистом? - недоверчиво переспросил домовой.
По телу Пафнутия опять пошли зелёные пятна, а огромные глаза подозрительно заблестели.
- Именно! Артистом! - Он всплеснул руками, вылив на себя чай. - Извини! Опять разволновался... Я знаю все роли! Всех известных пьес всех обитаемых миров! И вашего Шекспира знаю!
- Шекспира? - удивился Фёдор. - Мельника с Ивановки, что ли? Так его вроде Шепеляром прозвали - он с детства шепелявит, язык прокусил, когда с дуба свалился....
- Ты не знаешь Шекспира?! - гость вытаращил и без того огромные глаза.

До рассвета шло представление.
Страстно молил возлюбленую о свидании Ромео; бедный Гамлет трагически заламывал руки; прекрасная Одилия заливалась слезами... И неважно, что Джульетта обвивала возлюбленного четырьмя руками, а король Лир был странного зеленоватого оттенка.
Фёдор этого не замечал!
Он страдал вместе с героями, радовался и плакал, замирал и закусывал губы в отчаянии!
И отбивал ладони, аплодируя после каждой сцены!
Наконец, раскланявшись в последний раз, герои вновь соединились в Пафнутия.
Домовой Фёдор вытирал слёзы и был невыразимо счастлив.
Счастлив был и Пафнутий - это был его дебют! И какой дебют!!!
- Ты великий актёр, - обнимая Пафнутия, говорил Фёдор, и голос его дрожал и прерывался. - И Вильям наш Шекспир великий! И Ромео великий! И Джульетта! И принц Датский тоже великий!!!
- Ну, не реви, не реви... - приговаривал Пафнутий и гладил Фёдора по вскокоченной шевелюре. - Ты не корова, чай!

А потом они долго-долго прощались.
- Прилетай! - с жаром говорил домовой. - Я ждать буду! Каждый вечер! Пирогов напеку - целую гору!
- Прилечу! Непременно прилечу когда-нибудь! - горячо обещал Пафнутий, потрясая амбарной книгой, в которую домовой каждый день записывал количество звёзд. - Буду всем ставить тебя в пример! Ты самый старательный звездочёт во Вселенной!
- А разве ещё кто-то любит считать звёзды? - удивился Фёдор.
- Конечно! А если не считать, то просто любоваться... Во Вселенной так много мечтателей!... Но таких пирогов с брусникой нигде нет!

Неохотно занимался рассвет.
Домовой Фёдор сидел на крыльце, закутавшись в плед по самый нос, и смотрел вслед маленькой звёздочке, пока та не скрылась в лучах восходящего солнца.
И думал, что рассвет нынче и впрямь свеж. И ветрен.
Ведь это же от ветра слезятся глаза, верно?



Наверх
Easy Free Borders from TagBot Borders




есть многое на свете.....

Стрелки часов на старой башне сошлись на двенадцати, и с колокольни раздался низкий тягучий звон.
Что-то необычное было сегодня в привычных звуках; что-то, заставившее уже почти сонных обитателей старого города вздрогнуть и плотнее завернуться в свои одеяла.


Тревожный гул колокола вынудил на мгновение смолкнуть и запоздалых посетителей ресторанчика невдалеке от Гревской площади, и лишь молодой человек по имени Мишель, за минуту до того рьяно участвующий в таких милых сердцу спорах студенческой компании, вздрогнул и в недоумении оглянулся, пытаясь понять, что заставило его сердце забиться так сильно.
Оглянулся -
и увидел.

В дальнем полутемном углу ресторанчика, одна, сидела девушка.
Странное чувство узнавания охватило Мишеля, чувство, от которого его сердце на секунду провалилось в зыбкую пропасть небытия, а затем заколотилось, как сумашедшее.
До боли, до судороги были знакомы и эти расплескавшиеся по плечам волны волос, и грациозный стан, устало откинувшийся на спинку изящного венского стула, и тонкая рука, сжимающая бокал с пурпурным вином, в котором плескались мерцающие блики светильников.
Ошарашенный, смотрел Мишель на девушку - не отрываясь, не замечая более ничего вокруг. И когда желание увидеть её глаза сделалось нестерпимым, он встал и с вновь провалившемся вникуда сердцем подошёл к ней.

Она подняла на него глаза - так и есть! Он узнал этот бархатный взгляд, этот омут, погружаться в который было и сладко и больно одновременно... Но откуда, откуда?! Мишель мог поклясться, что не был знаком никогда с нею прежде.
Он заговорил, с трудом подбирая слова; казалось, он балансирует на краю какой-то пропасти, и неизвестно, чего хотелось больше: сорваться вниз или бежать, бежать, пока еще не поздно...
Но они уже оживленно болтали ни о чём; девушка постепенно оттаивала, позабыв про недавнее смущение и неловкость. И только в глубине её таких уже любимых глаз таилась смутная печаль, не дающая ему покоя и заставляющая сердце снова и снова проваливаться в мутную бездну, на дне которой тяжело ворочался все возрастающий липкий страх...

Ночь начала собираться на покой - летние ночи так коротки! - и Лаура заволновалась.
- Мне пора, милый Мишель... Меня будут искать.
- Я провожу!
- Нет!!!
Ужас в её голосе заставил юношу вздрогнуть. Так много тайн за одну ночь!
- Ну хорошо... Тогда я зайду к тебе завтра... Или пришлю записку с посыльным. Я уже не смогу жить, не видя тебя...Скажи, где твой дом.
Бледность, залившая её и без того бледное лицо, сделалась мертвенной.
- Лучше давай снова встретимся здесь же.... Я, правда, не знаю, когда смогу... Но я приду, обещаю тебе!
- Я буду ждать! Каждый день! Всегда! - Мишель с жаром протянул к ней руки: стол качнулся, и бокал вина опрокинулся на белоснежное платье.
Смятение и ужас, охватившие Лауру, пригвоздило к месту ничего не понимающего и проклинающего себя за неловкость юношу.
Мгновение - и она стремительно исчезла в дверях ресторанчика, недовольно скрипнувших вдогонку.

Следующая неделя прошла как во сне. Изысканная красота девушки и мрачная тайна, окружающая её непроницаемым покрывалом, не давали Мишелю покоя ни на минуту. Дни тянулись уставшей клячей; само солнце сделалось ненавистным, хотелось поскорее спихнуть его с небосклона. И только вместе с ночью возвращалась надежда.
До рассвета он просиживал в уютном ресторанчике, как заведенный прокручивая в воспаленном мозгу раз за разом ту их первую - и единственную! - встечу: каждое её слово, жест, взгляд тревожных глаз... Звук певучего голоса даже в воспоминаниях заставлял его трепетать; вновь и вновь Мишель проклинал себя за то, что растерялся, не пошел следом и - потерял, потерял!...
Он сам себе напоминал комок нервов, готовый взорваться от напряжения. Скрип двери, впускавшей нового посетителя, заставлял его подскакивать; в тот же миг накатывала дурнота, и серце ухало вниз - она?!
Бледный рассвет расплескивал гранатовую темноту ночи, и Мишель, опустошенный бесплодным ожиданием, до первых лучей солнца бродил по пустынным улочкам, распугивая голубей. Почему?! - хотелось кричать ему в лицо медленно просыпающегося города, - почему?! Почему ты ушла, Лаура, забрав с собой мою душу, оставив лишь стонущую пустоту вместо неё?
Накатывался равнодушный день; и, стиснув зубы, монотонно подбрасывая монетку, Мишель плелся к дому, даже не пытаясь посмотреть, что ему выпадет - чет, нечет...
А дома он проваливался в липкий сон: зловеще хохотали химеры старого собора, распахивая зубатые пасти; колыхался тусклый свет чадящих светильников, и сводяще с ума звучал орган, застряв на одной тягучей ноте.
Лаура так и не появилась.

Терзаемый беспокойством и непреодолимым желанием увидеть её, перешедшим в навязчивую идею, Мишель начал расспрашивать о странной девушке. Знакомые уже шарахались его запавших красных глас и крутили за спиной у виска. Но разве это имело какое-нибудь значение?
Упорные поиски увенчались, наконец, успехом; гоня прочь тревожные предчувствия, он отправился по с таким трудом добытому адресу.
Старинный особняк вынырнул из-за поворота внезапно, как нападающий вор.
Тягостное впечатление производил этот некогда прекрасный и внушительный дом. Запустение царило вокруг, гнусно смеясь облупившимся, местами осыпавшимся фасадом, поржавевшими решетками, сорняками, нагло проросшими между узорными плитами дорожки. Лишь массивные колонны, еще помнившие дни былого величия, продолжали гордо поддерживать портик.
Глухое безмолвие властвовало вокруг.
Ни шороха, ни звука.
И наглухо закрытые ставни.
"Да уж живет ли тут кто-нибудь?" - в смятении подумал Мишель, нетерпеливо дергая ручку звонка, едва сдерживая колотящееся сердце.
Спустя несколько томительных минут дверь открыла пожилая величавая дама, с лицом, неуловимо похожим на лицо Лауры, но непередаваемо искажённым страданием.
- Простите, мадам, но мне необходимо видеть Лауру, - с почтением обратился к ней юноша.
Женщина непонимающе смотрела на Мишеля, и её глаза медленно наполнялись слезами.
- Лауру? Вы сказали - Лауру?...
- Да, мадам, простите за неожиданное вторжение, но мне необходимо сейчас же увидеть её!
Дама судорожно сжала высокий ворот, наглухо закрывающий шею:
- Но ведь она... она умерла...
- Как?!... Когда?! - юноше показалось, что мир разом утратил свои краски. Да что там - мир подло рухнул, придавив своими осколками, не давая дышать.
-Уже... прошло... шесть лет... - каждое слово давалось женщине с болью.
- Как?! ...Но ведь это невозможно! Я разговаривал с ней две недели назад! - мгновенно проснувшаяся надежда - это неправда, какая-то глупая шутка, досадная ошибка, и все сейчас, тут же, немедленно разъяснится! - вспыхнула в глазах Мишеля.
И он еле упел подхватить женщину, медленно оседающую, цепляющуюся за косяк двери...

Безучастной, заторможенной тенью воспринимал он всё происходившее потом. Долгий и мучительный разговор с судебным приставом, ожидание эксперта, эксгуматорская группа, кладбище, могила с дорогим именем, даты жизни и смерти - " восемнадцать", машинально отметил он.
Затем он как бы выпал из нереальности, вернувшись резко и сильно - увидев в открытом гробу ту, которую помнил до мельчайшей чёрточки. До мучительного выражения воистину смертной тоски на прекрасном лице. До рисунка кружев на белоснежном платье. До пурпурного пятна от пролитого вина, которое
до сих пор
не просохло...


Наверх


Easy Free Borders from TagBot Borders


ИСПОВЕДЬ ГЕЙШИ

Кихару НАКАМУРА

Перевод с немецкого А.Гарькавого

Анонс

Профессия японской гейши окутана для нас тайной, приоткрыть которую нам помогут мемуары Кихару Накамура.
Молодые годы она провела в качестве гейши в «веселом квартале» Токио, затем вышла замуж за вполне благополучного дипломата и уехала с ним в Калькутту, где ей пришлось исполнять роль японской Маты Хари. Вторая мировая война разлучила ее с мужем, и, когда ей пришлось самой заботиться о пропитании своей разросшейся семьи, Кихару приняла решение перебраться в Америку.
Страна огромных возможностей дала ей все, о чем она мечтала: любовь, независимость, уважение, дружбу со многими известными людьми.
Эмоциональное и искреннее описание яркой, незаурядной женской судьбы сделало книгу «Исповедь гейши» бестселлером во многих странах.

Что побудило меня написать эту книгу

Нью-Йорк, летние каникулы 1982 года.
Каждый год в конце июля меня неизменно посещает многочисленная японская поросль - сыновья, дочери, племянники и племянницы моих близких приятелей. Среди них были и такие, кто целых три года приходил ко мне с одним заплечным мешком. Моя двухкомнатная квартира превращалась в своего рода летний лагерь, где все спали вповалку на татами.
«Вас тут как сельдей в бочке», - шутила я. Но, поскольку они чувствовали себя замечательно, была довольна и я.
Среди молодежи была Юмико, удивительно милая девушка. Она бывала у меня каждый год. Она окончила двухгодичные курсы и теперь работала.
- В Нью-Йорк приезжает мой друг, - объявила мне моя дорогая Юмико. - Хироси - иллюстратор. Я сказала ему, что еду в Нью-Йорк, и он решил по возвращении из Европы завернуть сюда на пару дней.
Итак, приятель Юмико приехал в Нью-Йорк. Он оказался очень симпатичным юношей. Несмотря на свою профессию, он еще был почти без средств, так как был еще слишком молод. Поскольку Хироси еще нигде не остановился, я предложила ему ванну, затем накормила его, а после решила помочь устроиться в гостинице. Но мест нигде не оказалось.
- Ничего страшного. Ты можешь переночевать у меня, - предложила я ему.
Юмико и я легли в передней комнате, а ее приятель Хироси - в задней, которая, собственно, была моей спальней.
Через пять дней в Нью-Йорк приехал старший брат Хироси, который был редактором в издательстве. В отличие от Хироси для него издательство забронировало номер в гостинице. В своем выборе фирма руководствовалась дешевизной - гостиница располагалась в довольно злачном месте, вероятно, и находиться там было небезопасно. Поэтому мы решили подыскать другую комнату, но ничего не вышло.
Я чувствовала себя в роли «заботливой наседки» и посчитала, что невелика разница, ночуют у меня два или три человека. Я поселила брата Хироси вместе с ним в задней комнате.
Сам брат, господин Уэмура, вел дела издательства в Нью-Йорке. Он должен был вести переговоры с писателями и уходил рано утром. Когда Хироси, его брат и Юмико возвращались, мы проводили вечера в беседах. Господин Уэмура проявил профессиональный интерес к тому, что говорила я.
- Вы очень увлекательно рассказываете. Не хотите ли это изложить на бумаге?
- Нет, что вы, - отмахнулась я. - Чесать языком - это я еще могу, но царапать пером - увольте.
- А вы все же попытайтесь. Мне кажется, что вышло бы весьма любопытно, - горячился он. - Представьте, будто бы пишете письмо на двух-трех страницах. Ведь с письмом вы справитесь?
- Ну, письма я все же могу писать, но из меня выйдет неважный сочинитель. Да я об этом и не думала, - возразила я.
- Все же напишите-ка мне письмо, если у вас появится такое желание.
Юмико и Хироси вернулись в Токио раньше господина Уэмуры, не успевшего еще завершить свои дела. Среди постоянных хлопот о письме я вовсе забыла.
Однажды вечером мне позвонил приятель. Господин Синдо, художник, был очень взволнован и настаивал на встрече в ближайшую субботу. Его тон меня немного удивил. Обычно он спрашивал, найдется ли у меня время, но на этот раз он чуть ли не приказывал. Затем к телефону подошла его жена и также стала настаивать.
Она подробно объяснила, что у них есть давний приятель, глава известного нью-йоркского издательства. Этот близкий друг и его супруга - поклонники всего японского. Они собрали ценную коллекцию японских картин, керамики и лаковых миниатюр, которые я позднее увижу. Эта супружеская пара совсем недавно приступила к строительству дома в японском стиле в пригороде Нью-Йорка. Для изготовления татами, раздвижных дверей и резных украшений они пригласили мастеров из самой Японии.
По завершении строительства дома они хотели устроить своего рода новоселье в японском духе. Мак, секретарь домовладельцев, уже договорился с одним известным японским рестораном. Прислуга должна была быть в кимоно. Хозяйка же наряду со званым обедом захотела устроить японское представление.
Мак знал японку, играющую на кото, и хотел пригласить ее.
- Да, этот продолговатый инструмент с множеством струн я видела в кино и на картинах и слышала, как он чудно звучит, - согласилась хозяйка. - Но мне никогда еще не доводилось слышать сям исэн и наблюдать японский танец. Возможно, есть умеющие играть на ся-мисэне, танцевать и как-то изъясняться по-английски.
- У меня есть подруга, в прошлом настоящая симба-си-гейша. Она может изъясняться по-английски и в состоянии ответить на вопросы гостей. Как мне представляется, это то, что надо, - предложил ей художник Синдо.
На следующий же день после полудня секретарь Мак представил супругам исполнительницу на кото. Та потребовала весьма высокую плату и согласилась исполнить на званом обеде два номера. Когда все было оговорено, она спросила по-японски, будет ли кто-то еще выступать, помимо нее.
- Да, мы собираемся пригласить нашу приятельницу Кихару из Симбаси, бывшую некогда гейшей, - ответил господин Синдо.
- Однако мне было бы неприятно сидеть рядом с проституткой. Прошу, откажите ей, - потребовала исполнительница на кото.
- Похоже, вы просто не представляете, что такое симбаси-гейша. Откуда вы вообще родом? Я не позволю, чтобы мою лучшую подругу оскорбляла какая-то деревенщина! - яростно обрушился на нее господин Синдо.
- Для меня японка, презирающая других японцев, не представляет интереса, - заявил хозяин, когда ему рассказали о произошедшей стычке. Таким образом, исполнительнице на кото было отказано. По этой причине столь срочно потребовалось мое выступление. Этим и объяснялся взволнованный тон самого господина Синдо.
Вечером я принесла свой сялшсэн. Сам инструмент родом из Египта, откуда он с декой из змеиной кожи попал через Индию в Китай, а оттуда в Японию. В Америке к нему относятся не очень хорошо, так как люди здесь воспринимают кошек как домашних животных, а сямисэн впоследствии стали обтягивать кошачьей кожей. Я сыграла инструментальные прелюдии «Таки-нагаси» и «Тикумагава», а также «Танец цветов». По просьбе я исполнила еще кое-что из первого акта оперы «Мадам Баттерфляй». Публика была в восторге. После званого обеда я переоделась и станцевала танец с опахалом «Весенние страдания», где роль рассказчика взял на себя господин Синдо. Так как я могла ответить на различные вопросы гостей, те были весьма довольны, да и я сама неплохо развлеклась.
Потом меня стала угнетать одна мысль: никак не выходило из головы замечание той исполнительницы на кото, что она не желает сидеть рядом с проституткой. Если бы мы с ней были знакомы и я сама или мое поведение могли бы оказаться для нее неприятными, я бы это поняла. Но мы никогда не встречались. Тем не менее она обозвала меня проституткой, поскольку я была гейшей. Здесь уже была затронута честь симбаси-гейши. Пусть она и была деревенской простушкой, но ведь многие японцы и американцы неверно представляют себе занятие гейши.
Я решила обязательно написать и объяснить людям, что же такое симбаси-гейша, чтобы остальной мир не презирал нас. Ради моих старших подруг и сменивших нас молодых гейш мне хотелось рассказать, что же в действительности представляют собой гейши. Я стала писать господину Уэмуре письма на двух-трех страницах, которые тот собирал, и из них выросла книга «Мемуары гейши», которая была очень хорошо принята в Японии. Затем я опубликовала вторую часть, о послевоенном времени.
Я рада, что в прошлом году был снят телевизионный фильм, а исполнительница главной роли Огиномэ Кэйко получила приз. Она прекрасно сыграла героиню Кихару в молодом возрасте.
Но дело на этом не закончилось. Пятого июня прошлого года поведанная мной история была выведена на подмостки театра «Симбаси». Опять же заглавную роль с присущим ей блеском исполнила Огиномэ Кэйко. Вместе с Мицутани Ёсиэ и Намино Курико она растрогала публику до слез.
Мои старшие приятельницы из Симбаси присутствовали на представлении в полном составе. Они делились впечатлениями: «Она как две капли воды похожа на юную Кихару» или «Своим бесстрашием и невинностью она вылитая Кихару». В газетах и журналах наши фотографии были помещены рядом.
Хотя я прежде и слыхом не слыхивала о писательском деле, теперь благодаря случаю исполнительницей на кото впервые в своей жизни нашла в нем удовольствие. Никогда не знаешь, где приобретешь, а где потеряешь.
Однако почему добропорядочные жены видят в гейшах своих заклятых недругов? Мне самой редко приходилось сталкиваться с плохим отношением ко мне сородичей как в Японии, так и в Америке только из-за того, что я некогда была гейшей, но тем не менее ощущаю это предубеждение.
«Если узнают, что моя мать была гейшей, это повредит моей карьере. Окружающие не оставят меня в покое», - все еще говорит мой сын. Чтобы добиться высокого положения на государственной службе, приходится публично отрекаться от собственной матери. Если я, как бывшая гейша, мешаю его карьере, значит, это вредит и моей снохе. Это заставляет меня страдать. При виде американской непредубежденности (как иначе отнеслось ко мне там мое окружение!) совершенно непонятным мне становится как выпячивание значимости школьного воспитания, так и застарелое презрение к прежним гейшам в Японии.
В Америке женщину признают как личность по ее заслугам, даже если она была некогда гейшей. Как долго еще японцы будут цепляться за свои нелепые предрассудки? Японская молодежь уже начинает проявлять значительно большее понимание. Я была бы счастлива, если кто-то благодаря моей книге расстанется со своими предрассудками в отношении гейши.

Easy Free Borders from TagBot Borders


....contents go here....
Easy Free Borders from TagBot Borders


....contents go here....
Easy Free Borders from TagBot Borders


....contents go here....
Easy Free Borders from TagBot Borders


....contents go here....
Easy Free Borders from TagBot Borders